Тодд Толенски. Смерть как сон.

[ramina-vole]

Было мокро и отчаянно холодно. Ужасно ныла спина, которой он приложился о чертову балку и ноги, придавленные остатками полусгнившей, и потому обвалившейся на него крыши. Тодда трясло: отчасти потому, что сверху падал снег, а на улице стоял такой холодный конец декабря, какого не помнили даже старожилы, да еще затекшие ноги мерзли все сильнее, а отчасти потому, что пережитый шок никак не отпускал. Он так до сих пор так и не понял, как его несчастный позвоночник сумел уцелеть в этой передряге, ведь он совершенно не успел подготовиться к падению, и был погружен в свои мысли, когда крыша неожиданно резко затрещала и просела, а затем и вовсе упала, похоронив под своими завалами остатки маленького заброшенного домика на окраине Бейвилла, а заодно и мелкого неудачника, Тодда Толенски.

Снег медленно оседал на нагромождение деревянного мусора вокруг и на кожу. Пока еще он таял, стекая холодными струйками по шее, спине и плечам. Тодд так провел уже довольно много времени, сорвал голос криками так, что горло отчаянно саднило, но, судя по всему, изменения ситуации не предвиделось. Он горестно вздохнул, и пожелал, чтоб на его месте оказался Блоб. Вот ему бы эти завалы проблем не причинили бы.

А все начиналось так… Плохо все начиналось. Тодд пришел сюда, в заброшенный всеми дом, чтоб на некоторое время остаться в одиночестве. Завтра будет канун Рождества, а сегодня - последний день учебы перед каникулами. Только он ушел после первой же пары, потому что не смог больше выдержать того настроения предпраздника, когда все уже вступили в него, уже дарят друг другу подарки, поздравляют, улыбаются… Кроме него. Он как будто бы выпал из этого мира, из общества, из времени, он был один. Окружавшие его школьники просто не замечали еще одного своего одноклассника, как если б его и не было вовсе.

Впрочем, не впервой. В прошлом году, уйдя вот так однажды из школы, точнее, сбежав из мира, не нуждавшегося в нем, он и нашел этот домик. Здесь он был один. Его не волновали проблемы и окружающие, здесь был его собственный микрокосм, все существовало только для него.

Тодд поежился было, и тут же вскрикнул от боли в спине. Ног он уже не чувствовал. Хотя… Черт с ней, с болью. Он обычно жутко ее боялся, но тут вдруг пришло осознание того, что по сравнению с гложущим его холодом боль - ничто. Его слишком часто били за попытки самоутверждения, чтоб он не сумел ее терпеть. Только к одиночеству-то он не привык…

А сколько раз он корил себя за то, что не остался тогда, у Ксавьера. Там можно было существовать на равных условиях, как он себе это представлял, ведь живет же как-то Курт… Это, конечно, глупости: не как-то, а вполне нормально, даже с девицами встречается, ведь у него есть камуфляжник. А Тодд вынужден скрывать некоторые особо примечательные аспекты своей внешности самостоятельно.

А сколько раз он пытался завязать с ними хоть какие-то отношения в перерывах между стычками! И столько же раз натыкался на стену презрения. И перестал и пытаться. Даже когда волею всемогущего случая им приходилось сотрудничать, его терпели только по необходимости. И это читалось в их ясных глазах как неоновая реклама, их отвращение и неприязнь, и ужас, даже у девиц. Особенно у девиц.

В глубине тела, начинаясь в кончиках пальцев, появились жестокие иглы холода. Они с радостью принялись за замерзающего человека. Тодд попытался размять древенеющие пальцы рук, но они плохо слушались.

В Братстве его впервые приняли. Пусть и как подручного козла отпущения. Здесь просто хотели жить, не примыкая ни к чьей стороне, свободно. Здесь не стыдились своей силы, или своей внешности, здесь принимали как есть. Ланс умел держать все под контролем, и пусть не всегда деньги на проживание добывались легальными путями, но они были. И если б не Мистика…

Только и в Братстве его не понимают. Иногда у Тодда возникает впечатление, что он - мишень для отработки ударов и насмешек, для всех, кому попадется под горячую руку. И неважно, друзьям, или врагам. Хотя, какие у него могут быть друзья? Он один, и всегда будет таким. До самой смерти.

Из глубин памяти сама собой всплыла и услужливо зазвучала сказка, которую ему читали в детстве. Кто? Он не помнил. Там тоже был кто-то, персонаж, с которым Тодд в последнее время себя ассоциировал. Голлум. Он жил в подземной пещере у реки, его туда прогнала его же семья, и он был один. Его никто не любил, его пинали, а он кусался. С ним не считались. И его боялись и презирали.

Его, Тодда, тоже презирают. Может быть, это из-за внешности. Он посмотрел на свою замерзающую руку. На ней виднелись полупрозрачные перепонки между пальцами. И не только это. Вечно согнутые под тяжестью тела колени, искривленный позвоночник, нездорово зеленый цвет лица - все это вызывало глубокое отвращение даже у него. Когда-то, чтоб избавить себя от постоянных побоев, его тело научилось вырабатывать ужасный запах, и плеваться пакостной слизью, чему неимоверно помог длинный язык лягушки. Побои прекратились. Ненадолго.

Холод уже принялся грызть его кости. Пальцы были бледные и холодные, и уже не чувствовались, как и ноги. Сначала, когда его только завалило, он еще пытался сопротивляться, пока его не стало колотить от холода, тогда-то он и понял - никто не придет. Он, Тодд Толенски, Лягуш, никому в этом мире не нужен, и хватятся его не раньше Рождества. Ну а тогда уже будет поздно. Впрочем, может это и к лучшему? Он столько раз пытался быть нужным кому-то, полезным, приятным… Да хоть каким-то! А может, стоит просто умереть и не мучаться больше?…Он наполовину амфибия, так что просто уснет, и все. Его уже клонит в сон, да так, что нет сил бороться с ним. Он уснет, и до самой весны его никто не найдет. Никто…

Свет дня уже угас. Или может, это гасло медленно, под воздействием зимнего холода его сознание.

Перед мысленным его взором еще проносились какие-то картинки, эпизоды его жизни, запомнившиеся навсегда. Старая-старая сказка. День, когда проявились его способности. День, когда он нашел подобных себе. Х-мены. Братство. Лица, лица…

Потом все залил всепроникающий свет, и он устремился к нему всем своим существом. А затем зазвучали голоса. Они звали его к себе, звали по имени, просили остаться. Холод наконец-то отпустил его, кончился, а голоса стали повторять его имя….

"Хороший сон" - подумал напоследок Тодд Толенски. - "То, чего я так хотел. И такая хорошая смерть. Как сон…"